Артикль. №1 (33) - Коллектив авторов

Он хотел рассказать, а я хотела послушать, но закон запрещал болтать с чужой женщиной. «Не говори много с женой, даже своей, а с чужой – тем более», – так сказали наши мудрецы. Да и не мог он долго оставаться со мной наедине все по той же причине. Но тут из внутренних покоев дома выбежал белокурый мальчик, очень похожий на мать, и уселся на стул напротив меня, широко распахнув глаза и приоткрыв рот. Для религиозных детей, лишенных телевизора, любой незнакомец – зрелище. Он буквально медитировал на новую постоялицу, слегка раскачиваясь на стуле. Как бы то ни было, мы с реб Арье уже были не одни, и он позволил себе продолжить.

– Шмулик, налей нашей гостье что-нибудь. Чай, кофе?

– Вы будете рассказывать при нем? – я кивнула на ребенка.

– Он не знает русского языка. Не потому, что мы не хотели его учить. Так вышло. Шмулик долго молчал, лет до трех с половиной, вот мы и бросили русский.

Он помедлил, закрыл книгу и опустил глаза. Реб Арье не хотел смотреть на меня, ведь закон не разрешает рассматривать лицо чужой жены.

– Стоит ли рассказывать личную историю незнакомому человеку? – осторожно спросила я, видя, что он колеблется, – Если вы не уверены, я не буду настаивать.

– Я не говорил об этом периоде моей жизни много лет. Да и кому я расскажу? Наш город – осиное гнездо на горной круче. Даже Малка не знает всех подробностей. Но теперь прошлое тяготит меня. А вчера ночью ко мне явился один человек, мой бывший духовный наставник. Он велел рассказать обо всем, что случилось тогда, одному из гостей моего дома. С тех пор как стал учить каббалу, я знаю, к каким снам относиться серьезно, а какие отбрасывать и забывать.

Нас выпустили только в девяносто первом году, – начал реб Арье, – на самом пике великого возвращения. Аэропорт захлебывался новоприбывшими, и чиновники старались распределять их по стране как-то равномерно, что ли. А в Галилее было много места. Чиновник спросил, не хочу ли я поселиться в Цфате. Я всегда мечтал жить у моря и поинтересовался, есть ли в Цфате море. «Есть», – заверил меня этот человек.

– Так вас обманули в первый раз, но, наверное, не в последний? – предположила я.

– Нет, нет! – он горячо затряс своей бородой, похожей на хвост черно-бурой лисы. – Меня никто никогда не обманывал! А я… я обманул самое чистое в мире существо, за что и поплатился. Но это было много позднее. Видите ли, мир – это зеркало. Зеркало человека. Вот поэтому я так и люблю зеркала. Что у нас внутри, то и отражает мир вокруг нас. Чиновник сказал чистую правду. Ведь озеро Кинерет называется еще «Галилейским морем». Если в ясную погоду забраться на вершину вон той горы, оно видно сверху, как голубая заплата на одеяле долины. А на автобусе всего полчаса. Так что мы живем у моря. Зимой там бывают настоящие океанские бури. Это оттого, что со дна нашего моря бьют ключи. Один из них называется «колодцем Мирьям». Впрочем, это уже другая история, это к делу не относится.

Первые несколько лет в Цфате я забыл. Провал в памяти. Наверное, из-за стресса, вызванного переездом. Развелся с женой, она уехала в Тель-Авив и там нашла работу. А я прирос к этим камням. Все стены, кажется, исползал здесь, как ящерица. Выучил историю города, даже пытался водить экскурсии. А потом один мой знакомый узнал, что я бывший инженер, и пристроил меня помогать в ешиве «Скрытый свет» отцу дома.

– Завхозу? – уточнила я.

– Ну да, завхозу. Видите, забываю русский, куда мне ребенка учить. Я ремонтировал все подряд – стулья, столы, электропроводку, унитазы… даже единственный компьютер в офисе. Я не ремонтировал только холодильник и кондиционер, потому что этим двум товарищам нужен газ.

Платили они, конечно, мало, но семьи у меня тогда еще не было. Бывшая жена прекрасно зарабатывала и гордо отказалась от алиментов, а мне моих грошей всегда хватало. Так оно и шло, но однажды на меня упал взгляд рава Цфасмана, главы ешивы.

Фамилия «Цфасман» означает «человек из Цфата». Корни его генеалогического дерева тесно оплели здешние камни, давно проросли в колодцы ушедших под землю башен. Когда он шел по городу, ему все кланялись. Одна минута «ехидута» с ним, то есть, разговора с глазу на глаз, ценилась у ешиботников выше… не знаю даже, с чем и сравнить. Как минута в раю. Вот как.

И однажды я иду мимо – руки, простите, в дерьме, на голове казенная картонная ермолка, бритый подбородок. И он мне навстречу. И его взгляд падает на меня. Я не знаю, что он во мне увидел. Это было еще до того, как я пошел на обман. Видно, он разглядел во мне чистую душу. А может быть, смирение. Я, бывший космический инженер, руки в дерьме, но в сердце никакой горечи. Никакого разочарования, понимаете. И он велел мне зайти к нему, и… короче, я стал учиться в этой ешиве. В особой группе для таких, как я. Для возвращенцев.

Хотя мои мозги, как я уже сказал, успели затянуться ряской и тиной, но когда-то я был лучшим студентом на курсе, и такое дело, как сопротивление материалов, не очень-то мне и сопротивлялось, а физика и математика, извините за выражение, ложились под меня сами. Я налег на гемару, я грыз ее, как сопромат, и, хотя не дорос до уровня обычного студента ешивы, среди возвращенцев стал настоящей звездой. И тогда рав перевел меня в общий зал, где учили Талмуд по-настоящему. И тут я уперся в неодолимую стену. А еще через какое-то время мне перестали нравиться все эти логические задачи про быков, упавших в яму, вырытую на дороге, про быка, лягнувшего стельную корову, отчего та родила мертвого теленка, и про виды ущерба, которые хозяин быка возмещает хозяину коровы, и про ущербы, возникшие из-за вырытой на дороге ямы. Ну где, скажите, в современной жизни все эти ямы, коровы и быки?

Он помолчал, все так же не глядя на меня, Шмулик ушел в угол комнаты, вытащил из-за шкафа лист плотной бумаги, натянутый на подрамник, и гуашь, и теперь увлеченно рисовал что-то, быть может, подражая мистическим картинам своего отца. Жесткая кисточка, шурша, гуляла по бумаге, как метла по асфальту.

– Это потом я встретил каббалистов, и они мне объяснили, что яма – это сосуд. А бык, который падает в яму – это свет, попадающий в сосуд. Вам, наверное, это не понятно.

– Отчего же. Сосудом каббала называет желание, а светом – наполнение желания. А еще сосуд – это получение, а свет – отдача. Весь мир – комбинация отдач и получений, единиц и нолей. Только раньше у людей был мир, полный звуков и запахов, движения и страстей. Мир, где злыдни рыли ямы на дорогах, и быки падали туда, и люди спорили, сколько денег нужно заплатить хозяину коровы, потерявшей теленка. А теперь мир – как электрическая схема, и эти ваши каббалисты стоят и рассуждают, куда проходит свет, по каким проводам, или переводят всю живую Вселенную на язык единиц и нулей. Наверное, вам как инженеру это по душе, а мне нет. Вы, наверное, любуетесь дождем из падающих единиц и нулей, подобно герою фильма «Матрица», за лавиной цифр видящего женщину в красном платье.

– Да, я забыл, что вы жена каббалиста. Вот и моя говорит то же самое. Я не собираюсь спорить с вами, хотя бы потому, что женщины всегда побеждают в спорах, а если проигрывают, то извлекают из проигрыша пользу для себя. Не говори много с женой… Однажды рав Цфасман вызвал меня и объявил, что отныне я буду заниматься с индивидуальным учителем. Этот учитель – совершенно особенный. Никто не объясняет запутанные казусы Талмуда так, как он. Учиться у него – большая честь. Он расставит по ранжиру всех быков и коров, и я, с Божьей помощью, совершу прыжок к новому пониманию.

Рав Цфасман проводил меня до двери комнаты на третьем этаже, который у нас считался нежилым. «Входите, вас ждут», – сказал раввин. Я толкнул дверь. Вошел, огляделся. Комната была совершенно пуста, только стул и стендер, куда можно положить книгу, если учишься или молишься стоя. Я вышел в коридор, но раввин уже ушел, и мне ничего не оставалось, как снова войти в комнату.

– Подойдите к стене, не бойтесь, – раздался глуховатый голос. Только тут я сообразил, что у комнаты не было одной стены, ее заменяла гипсовая перегородка, не доходившая до потолка. Голос раздавался из-за перегородки.

Я подошел, представился. Голос не назвался по имени, он сразу стал учить меня – глуховатый, низкий, как мне показалось, мужской. Он объяснял все с отчетливой ясностью, словно развинчивая запутанный казус Талмуда, как часовщик разбирает часы, а потом собирал механизм снова – и тот работал, отсчитывая время.

Я стал регулярно приходить в ту комнату. Не знаю, бывали ли там еще ученики. Голос немного оживился, пару раз даже пошутил, а один раз засмеялся. Смех показался мне женственным, немного звонким, как бывает у девушек. Я начал прислушиваться. Да, определенно, это был низкий женский голос, в пересчете на оперные голоса – контральто. Годится для исполнения женских и мужских партий.